Издание книги "Карча"

Эта книга - о любви к дремучей Сибири.

О жгучих исторических тайнах, что скрываются в мрачных урманах, о романтике, дружбе, верности и предательстве. Два года назад вышла в свет повесть «Полудёнка», целиком выстроенная на сибирской мифологии, топонимике, истории. А потом мне сказочно повезло - посчастливилось оказаться в самом сердце Приполярного Урала, ощутить его терпкий вкус, вдохнуть аромат. И как-то само собой родилось продолжение «Полудёнки».

Сюжет её прост:

главный герой оказывается в заброшенном поселке Пуйва – местном «аналоге Мачу Пикчу». Здесь, конечно, не найти такой архитектуры, как в Перу, но вот тайн, загадок и самых настоящих подземных сокровищ – не меньше. С 30-х годов прошлого века в этих местах добывали горный хрусталь для оборонной промышленности, а также золото и самоцветы. С началом перестройки жители покинули поселок и сейчас единственными его обитателями являются медведи и – призраки.

Хотелось бы издать обе повести, объединив их в одном романе, который сегодня полностью готов к печати. Первая часть - «Полудёнка» - в электронном виде будет сразу же выслана всем желающим. Надеюсь, с вашей помощью удастся собрать деньги на полное издание романа, который будет носить название «Карча». Пока не определены формат, тираж, качество бумаги и т.д. будущей книги, так как это целиком будет зависеть от размера собранных средств.

Уважаемые друзья! Если вам интересны приключения и тайны, если у вас замирает дух от вида сибирской тайги и уральских гор, если вы просто любите читать – поддержите, пожалуйста, мой проект!

Спасибо вам и – удачи!

"Полудёнка" (отрывок)

…Он не был похож на привычную глазу сибирскую избу-пятистенок, а скорее уж вызывал в голове смутные образы древнеславянских теремов, подобия которых иногда еще можно увидеть в деревнях на европейском русском Севере. Такие дома обычно встречаются в экранизациях русских сказок, в которых непременно фигурируют царь Кощей, Меч­-Кладенец, Царевна Несмеяна, Баба-Яга. Кстати, последняя из вышеупомянутых персонажей как раз сейчас сидела на ступеньках высокого крыльца, опираясь на суковатую клюку, и широко улыбалась гостю…

«Полвека назад бабуле надо было сходить к дантисту», – отстраненно размышлял Софронов, разглядывая два обломка, сиротливо торчащих во рту сказочного персонажа. Он машинально потянул было с плеча карабин и тут же услышал, как где-­то рядом рассыпали по жестяному тазику горсть мелкого гороха. Оказалось, что это так смеялась здешняя хозяйка.

– Никак, с бабушкой собрался биться, Аника-­воин? И не стыдно нисколь? Хи­-хи­-хи… Я тя умоляю, не тревожь эту пуляющую штуку, сокол ясный, а то не ровен час испужаюся­-обдристаюся, чо тогда будешь делать?

При этом бабуля обрадованно хлопнула себя по мосластым коленям, которые обтягивала старая дерюга, служившая юбкой. Вообще выглядела она шикарно, нисколько не уступая в колоритности милляровской героине из «Морозко».

– Ну, чего воды в рот набрал? Неужто папка с мамкой не научили здороваться со старыми людьми?

Софронов проглотил в горле комок, облизал пересохшие губы и вытолкнул из них что-­то вроде приветствия:

– Здравствуйте, бабушка…

Старуха откликнулась эхом:

– Исполать тебе, добрый молодец, гостенёк дорогой! Кстати, тебе говорили, что незваный гость – он хуже татарина? Потому таких вот странников с мушкетами я обычно ем на завтрак без соли – соль, что ни говори, вредна для дам почтенного возраста. Так не говорили? Ай­-яй-яй…

До Софронова стало доходить, что местная Баба-Яга, похоже, нахально валяла дурака и при этом еще получала нешуточное удовольствие от общения. Впрочем, она тут же посерьезнела и добавила металла в свой голос:

– Дак чего припёрся, чё надо? Милок, советую отвечать, коль честью спрашиваю, а то последнего молчаливого невежу я закопала в муравейник. До-­о-­олго кричал, болезный…

Представив себе эту картинку, Софронов поневоле содрогнулся, что не ускользнуло от пытливого взгляда вздорной старушки. Она вновь довольно осклабилась, демонстрируя непаханое поле для работы стоматолога. И поощрительно покивала – давай, мол, очисти душеньку. Действительно, стойко молчать либо скрывать правду в данной ситуации было бессмысленно. Приходилось лишь тщательно подбирать слова:

– Ульян пришел, чтобы разобраться с Мануйлой. А я – вместе с ним, за компанию.

Бабка сунула палец под платок на голове и что­-то там поскребла. Еще подождала немного, но собеседник молчал, считая исчерпанным сюжет своего анабасиса. Наконец не вытерпела:

– Хорошо, конечно, ежели человек не суесловит, но плохо, когда не хочет вежливо отвечать на вопросы бабушки. Ты уж не зли меня, сударик, не зли. Исповедуйся. И не чинись, садись вон на чурбачок, ноги-­то, поди, наломал сёдня.

Делать нечего. Вздохнув, Софронов уселся, откашлялся и начал рассказывать о своих приключениях. Поначалу излагал цепь событий в скупых словах, потом увлекся и принялся в красках описывать произошедшее за последние дни. Надо отдать ей должное – бабка оказалась благодарным слушателем. Она все время одобрительно качала головой, иногда мерзко хихикала и постоянно почесывалась в самых разных местах. Уже заканчивая свое повествование, Софронов вспомнил об Ульяне и оглянулся – почему же тот до сих пор не объявился? Бабка все поняла правильно:

– А ты не беспокойся, милок, не беспокойся. Товарищ твой тоже вступил в мой круг и теперь ходит по нему, все тебя ищет, хи­-хи-­хи. А я пока еще не решила, что мне с вами делать. Если разобраться, то на Ульяна я зла не держу, с Мануйлой ссориться не хочу и поэтому ума не приложу, как поступить. По­-хорошему, можно бы и отпустить восвояси, ага? – И она выжидательно уставилась на гостя, по-­птичьи склонив голову набок.

Кожей чувствуя подвох, Софронов осторожно кивнул.

– Так и отпусти, бабушка!

Кривая улыбка бесследно исчезла среди глубоких морщин на лице старухи. Откликнулась эхом:

– Так ведь, внучок, нужно еще и справедливость соблюсти. Око за око, зуб за зуб. Справедливо, как думаешь?

Казалось, затылок Софронова покрылся тесной ледяной коркой, которая медленно таяла и текла по спине, обжигая кожу. Он осознал: если сейчас, сию минуту, не удастся договориться с ведьмой, то вскоре от его косточек не останется даже пыли. Он тщательно подбирал слова, словно шагал по минному полю…

…Впрочем, от этих размышлений его тут же оторвал колючий старушечий локоть, чувствительно пихнувший в бок:

– Чего сидим, кого ждем? Айда в избу, поди, Ульян там без тебя как­-нибудь управится! Дурное дело – нехитрое!

Досчитав до десяти и выровняв дыхание, Софронов медленно произнес:

– Бабушка, скажи честно, а ты в молодости фехтованием не увлекалась? А то все недолгое время нашего приятного знакомства постоянно тычешь в меня чем­-нибудь острым – то посохом, то своими костями…

Старушка опять хлопнула себя по коленкам и залилась мелким дробным смехом. Потом высморкалась в застиранный розовый платочек и ответила:

– Провидец ты наш… Занималась, это правда. Подожди­-подожди, щас вспомню… Как же его звали-­то, моего лихого учителя? Иван… Точно! Иван Ефимович. Со смешной фамилией Сивербрик. Эх, знал бы ты, как не хотел он брать меня в ученицы, все говорил, что не девичье это занятие – рапирой пыряться, все отбрыкивался. Хм­м, смешно звучит: «Сивербрик отбрыкивался»… До тех пор гнал девушку прочь, пока не приехала в Петербург госпожа Боголини. Она­-то и попросила за меня мастера…

При этом бабкины глаза затуманились, она кокетливо склонила голову набок и непроизвольно сложила губки бантиком. Глядя на эту сморщенную куриную гузку, Софронов не удержался и фыркнул. Старушка встрепенулась и проворчала:

– Смешно ему… Конечно, глядя на то, во что я превратилась теперь, можно и похихикать. Эх, знал бы ты, балбес, как блистала я на балу у Ухтомских, где за мной наперебой ухлестывали сразу два красавца­-конногвардейца, лейб­-гусар, полковник-­генштабист и князь Одоевский!

Она вдруг легко подхватилась на ноги и самым натуральным образом провальсировала по рассохшемуся крылечку древнего сказочного терема в самом сердце сибирской тайги. Это зрелище выглядело настолько сюрреалистичным, что у Софронова отвалилась челюсть. Своим высохшим, жестким, как опавшие рога оленя, пальцем старушка вернула ее на место. Позвала негромко:

– Пошли уже, мон шер. Попотчую тебя сухой корочкой. Эх, видел бы меня сейчас князь Одоевский – в гробу перевернулся бы… Как же он называл-­то меня? Вспомнила: «Дивной гурией с очами цвета мрака…» Хе-­хе-­хе… Затейник был его светлость, затейник…

Софронов слушал ее с некоторой оторопью. Если бабуля вспоминает о своих шашнях с лейб-­гвардейцами, значит, к моменту Февральского переворота ей должно было быть по крайней мере не меньше семнадцати лет. Получается, сейчас её возраст давно перевалил за сотню?! А на вид не дашь больше семидесяти…

При этом Софронов поёжился…